Пир плоти - Страница 54

Мари улыбнулась, и он спросил себя, что заставило его когда-то выбрать в подруги именно ее. У нее было округлое лицо с мелкими, четко прорисованными чертами. Обесцвеченные волосы, серо-голубые глаза и маленький рот со слишком тонкими губами, которые приходилось постоянно подкрашивать.

Он понимал, что надо обо всем рассказать ей, и момент для этого был самый подходящий. Но он понимал и то, что пытаться сделать это — все равно что приоткрыть крышку гроба.

— Прошлой ночью в музее убили девушку.

Улыбка на лице Мари сменилась ужасом — и это не было просто демонстрацией соответствующего чувства, ужас был неподдельным, как твердый кусок холодного масла по сравнению с размазанным по хлебу. Беда заключалась в том, что Айзенменгер предпочитал размазанное.

Тем не менее он рассказал Мари почти обо всем, умолчав лишь о некоторых наиболее отталкивающих подробностях.

— Но кто мог это сделать?

«Кто угодно», — подумал он, но вслух произнес:

— Наверное, кто-то забрался в музей с улицы.

О том, что следов взлома полиция не обнаружила, он умолчал.

— Известно, что это за девушка?

— Одна из второкурсниц. Помолчав мгновение, она воскликнула:

— Как ужасно! — И опять ее голос звучал искренне.

— Возможно, к тебе явится полиция, чтобы ты подтвердила мое алиби.

— Разумеется, я подтвержу.

Подтвердить-то Мари подтвердит, но она при этом так и не сказала, что теперь понимает, почему у него такое паршивое настроение и почему он не смог заставить себя приготовить ужин.

Они замолчали. Но шестилетние девочки настойчивы. Чтобы прогнать их, слов мало. Поэтому он потянулся к Мари и поцеловал ее. Ему показалось, что она отвечает ему, и, взяв ее за подбородок, он поцеловал ее еще раз. Рука его скользнула ей на грудь и ощутила напрягшиеся под хлопковой рубашкой соски. Затем его ладонь заскользила вниз, к подолу рубашки, туда, где бедро Мари, обтянутое узкими трусиками, гладко округлялось. Он еще раз поцеловал жену в губы, на этот раз всем ртом, проведя рукой вверх до самой ее груди.

Мари отстранилась.

— Не сегодня, Джон.

Никакого объяснения или извинения. Просто отрубила.

Он, конечно, подчинился, они вежливо поцеловались, и она отвернулась в свою сторону.

В голове Айзенменгера опять зазвучал плач Тамсин.

* * *

Правило проверять поведение арестованных каждый час никто не отменял, а несший охрану сержант был добросовестным служакой. По окончании допроса он со строгой регулярностью — в час ночи, в два и в три — посматривал через глазок в двери камеры на Билрота и всякий раз видел его лежащим на койке в сильном возбуждении. На своем веку сержант перевидал тысячи заключенных на жестких металлических койках, и Билрот, на его взгляд, ничем не отличался от остальных. Если бы он лежал абсолютно спокойно, это куда скорее вызвало бы подозрения охранника. Обычно рано или поздно все они все-таки засыпали.

Однако, заглянув в очередной раз в камеру Билрота в четыре часа, он увидел, что тот предпочел уснуть не в объятиях Морфея, а уйти на вечный покой. Тим Билрот висел на решетке высокого окна в петле, которую весьма изобретательно смастерил из собственных брюк.

Самое последнее дело, которое он совершил в жизни, оказалось, к сожалению, и самым результативным.

Часть вторая

Тот день Джонсон не сможет забыть, наверное, до конца своей жизни — то воскресное утро, ставшее для сержанта полиции моментом перехода от нормального безмятежного существования к полнейшему хаосу, крикам, стуку в дверь и вторжению в его жизнь совершенно посторонних людей. Он с удовольствием предвкушал прогулку в парке с женой и даже не догадывался, что всего через несколько минут ему придется пережить целую гамму чувств — замешательство, страх, недоумение и поднимающийся из глубины души гнев. Все произошло настолько неожиданно, что неверие в реальность происходящего постепенно сменилось в нем глубоким возмущением.

Они с Салли лежали в постели, еще не окончательно проснувшись. Все это началось рано, хотя он не мог сказать точно, в котором часу. Перво-наперво раздался страшный грохот, будто в дверь со всего маху ударили кувалдой. Оба, Джонсон и его жена, одновременно подскочили на кровати. Прежде чем они успели хоть как-то отреагировать на этот стук, грохот повторился, но на этот раз в сопровождении крика:

— Открывайте!

Последовал еще один удар.

— Даем десять секунд, затем ломаем дверь!

Бросив взгляд на перепуганную жену, Джонсон выбрался из постели и сунул руки в рукава халата. Пока он спускался по лестнице к входной двери, пояс халата обмотался вокруг его ноги, и сержант едва не упал.

И вот что странно: еще не понимая толком, в чем дело, он со страхом ощущал, что происходящее до боли ему знакомо. Дело в том, что он не единожды бывал в подобных ситуациях — правда, по другую сторону двери.

Сквозь матовое стекло он разглядел силуэты нескольких человек. Не успел он снять цепочку, как крик «Открывайте!» повторился и дверь содрогнулась от очередного удара. Когда Джонсон наконец отпер замок — всего через каких-нибудь пятнадцать секунд после первого натиска, — дверь толкнули снаружи и в образовавшуюся щель вставили ногу.

Догадка Джонсона подтвердилась: ему тотчас же сунули под нос какой-то документ, но разобрать, что в нем написано, было невозможно, и если бы он сам не был полицейским, то запросто мог принять эту бумажку за что угодно вплоть до членского билета какого-нибудь немыслимого тайного общества. Следующее, что увидел Джонсон, — это лицо за удостоверением — жесткий злой взгляд, обладатель которого не только не желал, но и не был способен что-либо понимать. Затем мощное плечо отпихнуло сержанта в сторону, так что тот ударился головой о дверь, и команда из шести человек ворвалась в его дом, моментально разделившись на две равные группы. Одна принялась рыскать по первому этажу, вторая, состоявшая из трех человек, затопала вверх по лестнице.